Клавдия Семёновна Дмитриева, мамочка моя, 105 лет исполнилось тебе 31 марта 2024 в твой земной День рождения. Папочке в декабре прошлого года тоже 105. Не такая и большая разница у вас в возрасте была. С тётей Феней Чапоровой, твоей двоюродной сестрой чуть более 20 лет назад мы нашли на местности сопку и ориентируясь по ней и то самое место, где находился Ваш Дом в Западной Лице. Но не в самом посёлке, а на другой стороне реки Западная Лица (за шлагбаумом, по дороге в Заозерск).
Неподалёку от вас жила семья финских колонистов, где ты игралась и общалась с их детьми. Отсюда твоё прекрасное знание финского языка. Нашли мы его, благодаря фотографии, в книге А.М. Степаненко «Расстрелянная семья» и тёти Фениным живым воспоминаниям. Мне очень запомнилась та поездка в Заозерск, где мы проводили презентацию книги. Благодаря местным поисковикам определили современное местоположение. Тётя Феня поразила тогда их, да и всех в Доме офицеров Заозерска ясными и чёткими знаниями местности.
Ребята использовали военную карту 1937 года. И когда один из них воскликнул: «Вы правы. Это точно здесь! Просто на публикацию нужно смотреть с другой стороны страницы». И мы быстро наткнулись на остатки фундамента. Вдруг, Ксюша нашла доску, выкрашенную белой краской. Кусочек доски явно был от деревянного строения. На вопрос, было ли что покрашено в доме, тётя Феня ответила: «О, у тёти Ксении и бабушки Кристины не только полы были окрашены, но потолки, те белой краской«. А про цвет я не спрашивала. Наша маленькая Ксюша прижала этот полусгнивший кусочек и мы все просто оцепенели на мгновение. Мы нашли… Дом, в котором ты росла после рождения на Кильдине и вплоть до начавшихся тогда здесь арестов («Расстрелянный колхоз»).
Ребята использовали военную карту 1937 года. И когда один из них воскликнул: «Вы правы. Это точно здесь! Просто на публикацию нужно смотреть с другой стороны страницы». И мы быстро наткнулись на остатки фундамента. Вдруг, Ксюша нашла доску, выкрашенную белой краской. Кусочек доски явно был от деревянного строения. На вопрос, было ли что покрашено в доме, тётя Феня ответила: «О, у тёти Ксении и бабушки Кристины не только полы были окрашены, но потолки, те белой краской«. А про цвет я не спрашивала. Наша маленькая Ксюша прижала этот полусгнивший кусочек и мы все просто оцепенели на мгновение. Мы нашли… Дом, в котором ты росла после рождения на Кильдине и вплоть до начавшихся тогда здесь арестов («Расстрелянный колхоз»).
Твой папа успел уехать и перевезти семью в Воронье, но машина репрессий докатилась и сюда. А это уже было самое крупное саамское дело — «Дело Алымова» — Саамский заговор. Всё чётко и по-математически методично: 15 расстреляно, из них 7 саами, 7 коми и 1 организатор из грамотных русских. А остальных отправили с разными сроками в лагеря. И твоего папу, моего дедушку арестовали. Он владел несколькими саами языками, принимал участие в обмене оленями в приграничном районе — передаче оленей в присутствии погранкомиссаров. Такой вот был дедушка Семён, знатный оленевод и охотник, колоритный мужчина.
Из арсенала в досье у него оказалось всего лишь «ружьё норвежского образца, из устаревших моделей». Арестовали, сразу этапировали всех в Ленинград, затем «тройка» и расстрел в Левашовской пустоши. В Мартирологе в Левашово я нашла имя деда и долго тогда там ходила между деревьев с фотографиями на стволах, рассказывала тебе о твоём папе. Ведь я уже знала, что ты навсегда осталась с клеймом «дочь врага народа». Навсегда! Ты не узнала о реабилитации твоего отца в 1957 году.
Но тогда один прекрасный саами парень полюбил тебя «финскую красавицу». У тебя всегда были красиво прибраны волосы, одевалась ты в крепдешин и у тебя даже были белые вязаные воротнички. И, несмотря на протесты родни, и косых взглядов односельчан, «первый парень на деревне» стал твоим мужем, в 1938 году вы поженились. Более того, этот парень, Голых Даниил Николаевич взял твою фамилию и стал Дмитриевым. Первенец, ваша Римма, моя старшая сестра, родилась в 1940 году, а отец её Даниил не видел рождения дочери, так как был на Зимней войне. Ведь уже тогда проводили первые попытки использовать оленей для военных действий.
Потом началась Большая в-на (ВОВ) и с октября 1941 красноармеец Дмитриев Д.Н., ездовой-оленевод был на фронте на Кандалакшском направлении со своими оленями. Ты оставалась в Воронье. И вдруг тебя, мамочка, куда-то сослали с младенцем Риммочкой, но ты крепкая была женщина, смогла отвергнуть ложные обвинения и вернулась обратно в село.
У вас один за другим рождались ребятишки (Семён в 1950, Василий 1952, Александр 1955, Марина 1958, Костя 1960 и Анна 1963). Очень печально мне было читать строки из официального ответа на мой запрос по газетной публикации в 1990 году: «Справка о реабилитации Дмитриева Семёна Павловича была направлена его старшей дочери Клавдии». Увы, не дошло это письмо в 1957 году, ни ты и никто из всей семьи так и не увидели, да и односельчане не узнали об этом. Его спрятали куда-то «под сукно» то ли в Воронье в сельсовете, то ли в Ловозеро… А то ведь надо было бы кому-то признаться в наговорах о гибели телёнка на ферме и про твоё такое вот «вредительство», и, главное, снять с тебя это клеймо «дочь врага народа».
Ты оставалась красавицей, пекла наивкуснейший хлеб для всего села, вокруг пекарни крутились местные ребятишки и вдыхали запах выпекавшегося хлеба, а ты выносила горячую буханку и, разламывая его на ломти, раздавала ребятишкам. Проходившая мимо пекарни местная жительница с укором и осуждением предупреждала тебя: «Ох, Клава, что ж ты делаешь?»… А ты в ответ с улыбкой: «Не докажешь, а у меня, может, целый лист с хлебом сгорел… Как тебе? Для детей пожалела кусочек..». А потом ты привозила хлеб в местный магазин, где уже стояла огромная очередь в ожидании продажи хлеба, и среди них, наверное, были и те ребятишки, которые только что отведали эту вкуснятину. И, несмотря на всю твою «необразованность» и «неграмотность», вы вместе с заведующим считали свежие буханки и всегда было всё честно и чётко. Ты по-прежнему оставалась прямолинейной, честной и справедливой.
Ты к тому же знатно печки складывала, разбиралась и в качестве глин разных. Полагаю, тебя уважали. Но всё же сторонились. Ты умела врачевать, заговаривать болезни. Вы долго жили на окраине села Воронье и в начале 1960х построили новый дом в центре села. Строили всем селом, наверняка. У вас с Даниилом семеро детишек. И грянул гром откуда не ждали: план ГОЭЛРО никто не отменял, подошло время строительства Серебрянских ГЭС на одной из крупных рек Кольского Заполярья и село Воронье попадает в зону затопления и предстоит переселение в село Ловозеро.
Прибыли трактора, жителям дали три дня на погрузку скарба… Никаких компенсаций, ни предложений перевезти дома в новое место. И наш дом в числе других всё же раскатали, конечно, и перевезли… Теперь это оленеводческие базы, наш дом поставили на Полмосе и в нём начальство останавливается. Потом ещё долго в различных отчётах звучали слова «об улучшении жилищных условий оленеводов».
Так, с середины 1960х в улучшенных условиях трудятся оленеводы и их семьи. Как им трудно и тяжело сейчас.. В тундре снова непросто, и теперь вновь здесь начались большие стройки… Как много я не сказала тебе… Как много я не услышала от тебя… Не поблагодарила тебя за то, что ты не отдала меня в детский сад, а как обычно протестовала. И до 4 лет я была рядом с тобой в тундре и материнский язык у меня первый — саамский. Как печально, что я не смогла проститься и проводить тебя в августе 1982 года. Твой любимый Даниил ушёл за Радугу ровно через 30 дней после тебя. Он слёг на следующий день после твоих похорон, дождался меня из стройотряда. Но и с ним мы не смогли поговорить, а только плакали, насколько я помню. А на следующее утро его парализовало. Когда же эта боль отпустит… Вот уже более 40 лет сполохи Северного сияния играют разнообразными красками на небесном своде и я принимаю эти знаки поддержки от вас. От тебя, мамочка. И от всех ушедших за Радугу.
Наверное, мне уже пора прекратить ходить на похороны, на кладбище. Я всё равно не смогу тебя проводить. Здесь несколько фотографий: с Праздника Севера, где папа такой молодой, с другого мурманского Праздника Севера… Я вечно была где-то в День твоего рождения: или в Мурманске в Долине уюта, или в какой-то поездке. Но однажды я была на Чудзьйоке и в тот вечер мы смотрели долго на звёзды и сполохи втроём: я, мой одноклассник и Миша Марченко. В День твоего 105-летия я была рядом с вашими могилами. Я сумела навестить тебя, мамочка. Здесь ещё одна из моих любимых фотографий, где ты с своими родителями, бабушкой и одним из твоих братиков. Такая красивая и модная. Я люблю тебя, мамочка. Прости меня. И простите все, кому причинила боль…
Из арсенала в досье у него оказалось всего лишь «ружьё норвежского образца, из устаревших моделей». Арестовали, сразу этапировали всех в Ленинград, затем «тройка» и расстрел в Левашовской пустоши. В Мартирологе в Левашово я нашла имя деда и долго тогда там ходила между деревьев с фотографиями на стволах, рассказывала тебе о твоём папе. Ведь я уже знала, что ты навсегда осталась с клеймом «дочь врага народа». Навсегда! Ты не узнала о реабилитации твоего отца в 1957 году.
Но тогда один прекрасный саами парень полюбил тебя «финскую красавицу». У тебя всегда были красиво прибраны волосы, одевалась ты в крепдешин и у тебя даже были белые вязаные воротнички. И, несмотря на протесты родни, и косых взглядов односельчан, «первый парень на деревне» стал твоим мужем, в 1938 году вы поженились. Более того, этот парень, Голых Даниил Николаевич взял твою фамилию и стал Дмитриевым. Первенец, ваша Римма, моя старшая сестра, родилась в 1940 году, а отец её Даниил не видел рождения дочери, так как был на Зимней войне. Ведь уже тогда проводили первые попытки использовать оленей для военных действий.
Потом началась Большая в-на (ВОВ) и с октября 1941 красноармеец Дмитриев Д.Н., ездовой-оленевод был на фронте на Кандалакшском направлении со своими оленями. Ты оставалась в Воронье. И вдруг тебя, мамочка, куда-то сослали с младенцем Риммочкой, но ты крепкая была женщина, смогла отвергнуть ложные обвинения и вернулась обратно в село.
У вас один за другим рождались ребятишки (Семён в 1950, Василий 1952, Александр 1955, Марина 1958, Костя 1960 и Анна 1963). Очень печально мне было читать строки из официального ответа на мой запрос по газетной публикации в 1990 году: «Справка о реабилитации Дмитриева Семёна Павловича была направлена его старшей дочери Клавдии». Увы, не дошло это письмо в 1957 году, ни ты и никто из всей семьи так и не увидели, да и односельчане не узнали об этом. Его спрятали куда-то «под сукно» то ли в Воронье в сельсовете, то ли в Ловозеро… А то ведь надо было бы кому-то признаться в наговорах о гибели телёнка на ферме и про твоё такое вот «вредительство», и, главное, снять с тебя это клеймо «дочь врага народа».
Ты оставалась красавицей, пекла наивкуснейший хлеб для всего села, вокруг пекарни крутились местные ребятишки и вдыхали запах выпекавшегося хлеба, а ты выносила горячую буханку и, разламывая его на ломти, раздавала ребятишкам. Проходившая мимо пекарни местная жительница с укором и осуждением предупреждала тебя: «Ох, Клава, что ж ты делаешь?»… А ты в ответ с улыбкой: «Не докажешь, а у меня, может, целый лист с хлебом сгорел… Как тебе? Для детей пожалела кусочек..». А потом ты привозила хлеб в местный магазин, где уже стояла огромная очередь в ожидании продажи хлеба, и среди них, наверное, были и те ребятишки, которые только что отведали эту вкуснятину. И, несмотря на всю твою «необразованность» и «неграмотность», вы вместе с заведующим считали свежие буханки и всегда было всё честно и чётко. Ты по-прежнему оставалась прямолинейной, честной и справедливой.
Ты к тому же знатно печки складывала, разбиралась и в качестве глин разных. Полагаю, тебя уважали. Но всё же сторонились. Ты умела врачевать, заговаривать болезни. Вы долго жили на окраине села Воронье и в начале 1960х построили новый дом в центре села. Строили всем селом, наверняка. У вас с Даниилом семеро детишек. И грянул гром откуда не ждали: план ГОЭЛРО никто не отменял, подошло время строительства Серебрянских ГЭС на одной из крупных рек Кольского Заполярья и село Воронье попадает в зону затопления и предстоит переселение в село Ловозеро.
Прибыли трактора, жителям дали три дня на погрузку скарба… Никаких компенсаций, ни предложений перевезти дома в новое место. И наш дом в числе других всё же раскатали, конечно, и перевезли… Теперь это оленеводческие базы, наш дом поставили на Полмосе и в нём начальство останавливается. Потом ещё долго в различных отчётах звучали слова «об улучшении жилищных условий оленеводов».
Так, с середины 1960х в улучшенных условиях трудятся оленеводы и их семьи. Как им трудно и тяжело сейчас.. В тундре снова непросто, и теперь вновь здесь начались большие стройки… Как много я не сказала тебе… Как много я не услышала от тебя… Не поблагодарила тебя за то, что ты не отдала меня в детский сад, а как обычно протестовала. И до 4 лет я была рядом с тобой в тундре и материнский язык у меня первый — саамский. Как печально, что я не смогла проститься и проводить тебя в августе 1982 года. Твой любимый Даниил ушёл за Радугу ровно через 30 дней после тебя. Он слёг на следующий день после твоих похорон, дождался меня из стройотряда. Но и с ним мы не смогли поговорить, а только плакали, насколько я помню. А на следующее утро его парализовало. Когда же эта боль отпустит… Вот уже более 40 лет сполохи Северного сияния играют разнообразными красками на небесном своде и я принимаю эти знаки поддержки от вас. От тебя, мамочка. И от всех ушедших за Радугу.
Наверное, мне уже пора прекратить ходить на похороны, на кладбище. Я всё равно не смогу тебя проводить. Здесь несколько фотографий: с Праздника Севера, где папа такой молодой, с другого мурманского Праздника Севера… Я вечно была где-то в День твоего рождения: или в Мурманске в Долине уюта, или в какой-то поездке. Но однажды я была на Чудзьйоке и в тот вечер мы смотрели долго на звёзды и сполохи втроём: я, мой одноклассник и Миша Марченко. В День твоего 105-летия я была рядом с вашими могилами. Я сумела навестить тебя, мамочка. Здесь ещё одна из моих любимых фотографий, где ты с своими родителями, бабушкой и одним из твоих братиков. Такая красивая и модная. Я люблю тебя, мамочка. Прости меня. И простите все, кому причинила боль…
